— Придется шерифу утешиться обществом старого Губерта, — проговорил я. — Надеюсь, эта парочка хорошо развлечет друг друга!

Робин не ответил. Он потерял сознание, как только мы выехали за городские ворота, и меня порядком тревожил его стремительно поднимающийся жар.

Добравшись до звериной тропы, я опустил Локсли на траву, чтобы немного передохнуть.

Йоркширец никогда не был крупного сложения, к тому же порядком отощал с тех пор, как мы виделись в последний раз, и все-таки тащить его на руках было нелегкой работой. Однако я не рисковал перебросить Робина через плечо, чтобы еще больше не повредить его искалеченные руки.

— Сейчас вытряхнем брата Тука из дупла, если он еще спит, и заставим умника-латиниста припомнить все, чему его учили в Саламанке, — я поднял Локсли и снова двинулся в путь. — Наверняка фриар разбирается не только в травах, которыми можно усыплять палачей. Он в два счета поставит тебя на ноги, вот уви…

— Стой!!!

Я замер как вкопанный не столько от самого приказа, сколько от интонации, с которой он прозвучал.

У поворота тропы стоял Дик Бентли с оттянутой к уху тетивой лука.

— Дик!..

Бентли ничем не показал, что меня узнает… А сам я с трудом узнал Вилла и Аллана, появившихся из кустов справа и слева. Они походили на леших, — на очень злых, заросших, свирепых леших. Даже наш всегда франтоватый менестрель щеголял многодневной щетиной и взлохмаченными волосами; но еще более дикими были взгляды и выражения лиц аутло.

Я медленно положил Робина под нацеленными на меня тремя стрелами. Так же осторожно выпрямился и с огромным облегчением увидел, что к Бентли, Аллану и Виллу присоединился Барсук: он тоже держал наготове оружие, но выглядел скорее озадаченным, чем свихнувшимся.

— Дикон! — окликнул я. — Тебе привет от Вольфа!

Звук моего голоса как будто встряхнул лесных стрелков, они быстро переглянулись. Четыре лука медленно опустились, и после секундного колебания Аллан-э-Дэйл стелющимися шагами подошел, чтобы наклониться над Робином Гудом.

Когда менестрель поднял глаза, в его лице наконец появилось нечто человеческое.

— Великий Боже, что с ним творили?

— Вздергивали на дыбу. Тук здесь или в Фаунтен Доле?

Теперь уже все стрелки стояли рядом, и Бентли глядел на меня так, словно подозревал, что я был ассистентом у палача. Он ощерил зубы, чтобы заговорить, но Вилл Статли его опередил.

— Фриар на поляне Великого Дуба, — сказал мой крестный. — Пойдем!

Он шагнул вперед и вбок, к хорошо известной мне оленьей тропе, и я, осторожно подняв Локсли, двинулся следом. Мне оставалось только надеяться, что нашего с Робином везения хватит на то, чтобы Дик не пустил мне в спину стрелу в полумиле от поляны Великого Дуба.

— Приподними его и держи покрепче, — велел Тук. — Что-то мне не нравится этот сустав, боюсь, он был вправлен по принципу festina lente [38] !

Я сделал, как сказал фриар, и тот склонился над Локсли, бормоча латинскую тарабарщину. По тому, что монах даже не трудился переводить свои замечания, было ясно, насколько он озабочен. Я как раз хотел потребовать, чтобы вагант говорил на нормальном английском, когда Робин заорал так, что эхо отдалось между дубов, и бешено рванулся из моей хватки.

— Тихо!!! — оглушительно грянул над другим моим ухом Тук. — Не дергайся, не то искалечишься еще больше!!! Дик, где ты там, ирод, сколько можно искать в лесу обычную деревяшку?!.. Теперь, Джон, можешь его отпустить.

Я положил Робина на траву, но Локсли дико заметался, и мне пришлось зажать его голову в ладонях, чтобы заставить посмотреть на меня.

— Джо-он?..

— Мы в Шервуде. Все в порядке! Мы дома…

С ветки слетел желтый лист, Локсли проследил за его полетом и снова прищурил на меня слезящиеся мутные глаза. Я пересел так, чтобы заслонить его от света, бьющего сквозь листву, и попытался успокоительно улыбнуться:

— Мы на поляне Великого Дуба, Робин.

— И мне придется над тобой как следует поработать. На-ка, закуси, — Тук поднес ко рту Локсли короткую палку, которую принес Дик. — Да помни — si gravis brevis, si longus levis [39] …

— Я смогу… снова стрелять? — перебил монаха йоркширец.

Он наконец-то вынырнул из отупения лихорадки и с напряженным ожиданием уставился на Тука.

Раньше фриар никогда не лез за словом в карман — ни за латинским, ни за английским, — но вот теперь впервые замешкался с ответом, облизнул губы и отвел глаза.

— Скажи, я смогу стрелять?! — Робин попробовал приподняться, но я сдержал его, положив ладонь на грудь.

— Конечно, сможешь! Зря я, что ли, тащил тебя в такую даль? А если не сможешь, никогда не поздно будет отволочь тебя обратно в Ноттингем!

Локсли открыл было рот для ответа, и Тук сразу проворно всунул ему деревяшку между зубов.

— Кусай! Primum vivere [40] , а про стрельбу поговорим потом…

В ближайшие два дня и две ночи на поляне Великого Дуба никто больше не упоминал о стрельбе. Сейчас речь шла уже не о том, сможет ли бывший знаменитый стрелок когда-нибудь снова натянуть лук, а о том, выживет ли он вообще.

Лихорадка Робина быстро усиливалась, Тук подозревал гнойное воспаление суставов. Он накладывал на плечи Локсли компрессы из трав и натирал его мазью из арники; мы вливали Робину в рот бесчисленные целебные отвары, но это не очень-то помогало.

Фриар хотел, чтобы мы перенесли Локсли в античную развалюху в Фаунтен Доле, но я воспротивился этому. Там не было такой возможности нести дозор, как здесь, к тому же я сомневался, что Робин сможет выжить в доме, где умерла Марианна.

В бреду йоркширца постоянно звучало имя жены, а демоны вины и отчаяния заставляли его богохульствовать почище Дика Бентли. Никогда раньше я не слышал, чтобы Робин Гуд бросал упреки Богородице, и никогда раньше не слышал, чтобы он каялся в грехах.

Может, Барсук был прав — что-то сломалось в главаре аутло со смертью Марианны, и это было огромной бедой не только для самого Локсли. Умри Робин Гуд — и «веселые парни», как их называли в балладах и дерри-даун, превратятся просто в зверей, отчаянно дерущихся за выживание… Умелых, ловких, хитрых, но обреченных на гибель, потому что человек без надежды и радости жизни — мертв.

Сейчас, занятые заботами о своем вожаке, парни мало-помалу перестали походить на потерянную лесную нечисть. Уже по одному этому я мог представить, что́ происходило здесь после смерти жены Робина Гуда и что случится, если Локсли не выкарабкается. Кровь людей, убитых во время недавнего ограбления на дороге в Рейнвордс, будет далеко не последней кровью, напрасно пролитой в Шервудском лесу, если нам не удастся удержать душу Робина в теле.

Выбросив из головы всевозможные «если», я заставил себя думать только о сиюминутных делах. Слава богу, таких дел находилось сколько угодно!

Пока Вилл и Кеннет рыскали по округе в поисках нужных Туку целебных растений, Дик охотился, а Барсук собирал по окрестным деревням слухи и необходимые пожитки, я вымыл Локсли в нашей импровизированной ванне из звериных шкур, завернул его в одеяла и уложил на ложе из еловых лап рядом с жарким костром. Над костром булькали сразу несколько котелков с целебными травами, и я просидел рядом с Робином весь день и всю ночь, добросовестно выполняя предписания непризнанного светила Саламанки. Когда же меня начало качать от недосыпания, меня сменил сам Тук, а монаха сменил Дикон…

Следующие дни мы все спали только урывками. Дни и ночи размылись в одну бесконечную полосу, и я не сразу понял, что сейчас — рассвет или закат, когда меня разбудило бормотание Тука. Монах долдонил не медицинскую латынь… и не стишки вагантов. Он бубнил молитву, и, рывком сев, я повернулся к Робину. Локсли лежал рядом со мной неподвижно, как труп, но, слава богу, дышал.